Сирия: Аллах нас больше не любит

< =" ">

Сирия сейчас — самая горячая точка на земле. Здешняя гражданская война уже почти мировая. Здесь столкнулись интересы США и их союзников в арабском мире, с одной стороны, и Ирана — с другой. Ставки столь велики, что объективную информацию из Сирии получить почти невозможно. Тем ценнее непредвзятое свидетельство нашего корреспондента из Хомса — главного очага сирийской гражданской войны. Через несколько дней после описанных здесь событий город был взят правительственными войсками.

Хомс. Гостиница

Из Дамаска в Хомс ежедневно отправляется рейсовый автобус, на котором мне удалось пересечь границу бушующего города. Местный военный, сидящий справа от меня, предупреждает, что Хомс идеологически разделен на две территории: «за» и «против» президентского режима Башара Асада. И совершенно неважно, поддер­живаешь ты его или нет, главное — что в документе, удостоверяющем личность, справа налево выведен адрес проживания, который и указывает на твои политические взгляды. Вот и вся идеология. Если ты живешь в алавитском районе, ты за Асада, если в Старом Иншаате, Кусуре или Халидии — ты повстанец, а если в Баба-Амре, то ты, скорее всего, уже труп.

Автобусная станция находится на самой окраине Хомса, на нейтральной территории. Здесь никто не живет, зато много желтых такси, которые готовы отвезти куда угодно, только не в город. В любой окрестный район — пожалуйста, а в Хомс — нет. Слишком опасно. Тем более с русской девушкой. Армия Асада с подозрением относится ко всем иностранцам, а в местах, контролируемых оппозицией, не любят конкретно русских. В конце концов седой водитель по имени Жомаль за тройную цену соглашается отправиться со мной в единственную действующую на революционной территории гостиницу Safir. На воп­рос «почему?» он с ехидной улыбочкой заявляет, что, мол, опасность опасностью, а кушать хочется всегда.

Через полкилометра фоном нашего путешествия вглубь города становятся постоянные взрывы и дым, погружающий улицы в сплошную черноту.

— Это из Баба-Амра — там самые сильные бои. Не бойся, привык­нешь, — подбадривает таксист и добавляет, что мне будет трудно с кем-либо познакомиться, ведь отель расположен в зоне Свободной сирийской армии, а там никто не станет говорить с русским врагом. Мы проезжаем одну улицу за другой — безлюдные, заваленные мусором, с закрытыми ставнями магазинами. Safir оказывается в двух километрах от Баба-Амра, поэтому звуковое сопровождение не ослабевает ни на минуту. Менеджер отеля удивляется моему появлению: больше месяца, кроме персонала, в гостинице никто не живет.

— Ты первая посетительница за этот месяц и, думаю, последняя за последующие три-четыре. — Улыбка стягивает его лицо.

— Все отели Хомса закрыты, вы же расположены рядом с Баба-Амром — не страшно?

— Нет, чего бояться?

— А если в отель снаряд попадет?

— Стреляют в Баба-Амре, к нам ничего не попадет, поверь.

— Но два километра — смешное расстояние.

— Аллах поможет, ничего не случится, у нас тихий район.

Смотрю на мобильный — телефон отказывается принимать какой-либо сигнал.

— У нас нет электричества, постоянные перебои с водой, а еще никакой связи, — почему-то гордо сообщает менеджер.

— Это война?

— Нет. Пока Асад на своем месте, войны не будет. Перестрелки — да, будут бомбить некоторые районы — тоже да, это не война.

— Вы верите в то, что Башара Асада не свергнут?

— Он, конечно, неадекватный человек, но сильный президент, иначе наш отель давно бы разрушили. Я уверен, что эта ситуация затянется, но Асад не бросит нас. — Раздается очередной взрыв, за окном все в плотном сером тумане. — Ты, наверное, журналист. По новостям передали, что ваших коллег в Баба-Амре убили: французского и американского.

У Safir удачное местоположение, несмотря на то что отель находится рядом с местом постоянных обстрелов с воздуха, всего в двух кварталах от здания городской администрации. Сейчас там центр сбора гуманитарной помощи: около ворот в несколько рядов выстраиваются машины, доверху набитые мешками с песком. Ближе к входу в здание машины с коробками жестяных банок, которые военные из армии Асада забирают и относят внутрь. По ним никто не стреляет.

Хомс. Больница

На улице снова раздается несколько выстрелов, затем взрыв — это в не Баба-Амре, ближе. Проходящий мимо солдат объясняет, что в Халидии сейчас перестрелка между местными и армией. Иду в другую сторону. Улицы молчаливы. Натыкаюсь на открытую аптеку. Эту территорию тоже контролируют восставшие, но боев здесь нет. Молодой фармацевт сообщает, что его зовут Алим, но перед тем как ответить на вопросы, спрашивает документы. Через несколько минут вокруг нас собирается компания из четырех-пяти человек. Все начинают громко спорить о России. Алим рассказывает, что все медикаменты привозят из Дамаска, что у него самая большая аптека и работает она до пяти вечера, до самого начала комендантского часа, все остальные либо закрываются в полдень, либо не открываются вовсе.

— У нас постепенно заканчиваются медикаменты, но пока моих родственников из Дамаска пропускают в Хомс, я буду работать, — говорит Алим. — Мне не страшно, родители переехали в Дамаск, потому что жить мусульманам в этом районе стало невозможно. Ты видишь, здесь остались только молодые, мы сможем победить Асада и его армию. Возможно, нас скоро убьют, но я люблю свой город, и это почетно — умереть, сражаясь за родину.

Иду дальше. Алим слукавил: по дороге я встречаю еще несколько открытых аптек — это, похоже, самые популярные заведения в Хомсе. Захожу в ближайшую и задаю те же вопросы, что и в первой. Нас с аптекарем снова окружают люди, разговор заходит о Баба-Амре. До меня, перебивая друг друга, пытаются донести мысль, что никто не может попасть в этот район, территория вокруг заминирована, а сирийская армия никого не впускает, даже машины Красного Креста. Бледная женщина отводит меня в сторону и обещает помочь, если я поеду с ней. Другого варианта попасть в Баба-Амр нет. Ничего не остается, сажусь в машину с полным непониманием, куда мы направляемся.

Два армейских поста проезжаем не останавливаясь. На третьем нас тормозят. Среди мусора и мешков с песком стоят четыре солдата с автоматами Калашникова. Нисрин — так зовут мою новую знакомую — нервно пытается объяснить военным, что нам нужно попасть в больницу, где у нее работает сестра, через слово повторяет «уалла». Мой рюкзак досконально изучают на предмет оружия. Пропускают.

Едем дальше, но минуты через три-четыре резко останавливаемся. На асфальте два расстрелянных мужских тела — горячие следы утренних «протестов». Нисрин начинает молиться и жмет на газ, скорость подпрыгивает до 140 км/ч. Дорога пустая, мы пролетаем через маленькие улочки. Одна за другой раздаются автоматные очереди. Пыль поднимается до третьего этажа всеми покинутого дома. Спрашиваю, что нам угрожает. Нисрин нехотя прекращает молиться и объясняет, что машина может попасть под автоматную очередь. Просит не включать камеру и тоже молиться. Паркуемся около больницы. У дверей толпятся люди с пакетами в надежде увидеть своих раненых родственников. Меня знакомят с сестрой Нисрин, она путано объясняет, какие вопросы не стоит задавать тем, к кому мы сейчас поднимемся.

Четвертый этаж, детский крик. В палате двое детей. По очертаниям тела мальчика под одеялом понимаю, что ноги у него нет. Сестра Нисрин просит убрать одеяло и рассказать, что произошло.

Девятилетний Саид говорит:

— Мы живем с мамой в квартире на втором этаже в Баба-Амре. Днем взрывы гремели недалеко от нас, а потом бомба попала в наш дом. Больше я ничего не помню.

Родственник мальчика подхватывает:

— Саид очнулся в больнице. Его мать осталась в Баба-Амре, солдаты подумали, что она уже мертвая, но почему-то забрали в больницу. Там она пришла в себя. Конечно, она пока не может приехать, поэтому мы рядом с ним.

Через несколько дней Саида ожидает повторная операция, гангрена пожирает оставшуюся часть ноги.

На меня накидывают халат и ведут в операционную.

— Мужчина, три пулевых, привезли из Халидии, свеженький, — будничным тоном диктует врач.

На операционном столе стонет раненый. Врач вводит новокаин, делает надрез, достает пулю, зашивает. Вся операция занимает меньше десяти минут.

— Я таких за день знаешь сколько делаю? — храбрится доктор.

Сестра Нисрин хватает меня за руку и тянет к следующему пациенту.

Фарису 71 год, он из Баба-Амра.

— Я подъехал к своему дому на машине. Около калитки стояли два крепких парня в форме и с автоматами. Я поинтересовался, кто им нужен. Они ответили, что ждут товарища. Через несколько минут я услышал хлопок, подойдя к окну, увидел, что моя машина полыхает. Когда открывал дверь, солдаты толкнули меня в дом и избили. Они смеялись и говорили, что местным жителям было сказано не покидать дома, так как в нашем районе неспокойно, но мы ослушались. Родственники сказали, что мой дом обокрали, всю мебель залили черной краской. Ты думаешь, я единственный, над кем так пошутили? В квартиры, где остаются люди, военные без спроса заходят и чувст­вуют себя как дома. Против них я не пойду, и никто не пойдет.

Идем в кабинет к врачу, Нисрин говорит, что он мне не верит. Врач забирает диктофон и уходит в свою каморку. Через пять минут он возвращается и просит, чтобы мы покинули больницу, потому что кто-то из пациентов видел, как я снимаю. Говорит, что оставил запись о ситуации в Хомсе.

Мы снова садимся в машину и едем назад. На выезде солдаты реагируют на нас спокойнее и никого не проверяют. Мы заворачиваем в проулок, на асфальте стоят канистры разных цветов. Нисрин резко разворачивается и пытается выжать из машины максимальную скорость.

— Видела канистры? Это нам предупреждение, что сюда не стоит въезжать, на этих участках постоянно ведутся перестрелки между армией Асада и Свободной армией.

Я прошу Нисрин отвезти меня к посту Свободной армии — так называют себя оппозиционеры. Она с видимым неудовольствием соглашается и снова просит молчать, пока будет объяснять, кто я и что мне нужно.

Хомс. Свободная армия

Пускать на место боев меня не хотят. Но моя проводница настаивает. Солдат Моханнед садится за руль. Мы едем по Халидии. Не видно ни одного целого здания: выбитые стекла, стены магазинов превратились в разноцветное решето. Останавливаемся возле разрушенного здания.

— Это городская больница, — сообщает Моханнед. — Позавчера в нее попал снаряд армии Асада. К счастью, она была закрыта, пострадали только те, кто находился рядом с ней.

— Почему вы пошли в Свободную армию? — спрашиваю я его.

— Нас в семье шестеро сыновей. Было шестеро. Я — самый младший. Один попал под перестрелку, его машина взорвалась.

— Почему вы решили, что в этом виновата государственная армия?

— Послушай, у нас почти год война. Мы прекрасно понимаем, кто за кого. В моем районе — Эль-Байяда — христиане и мусульмане живут как большая семья. Это проклятые алавиты. Моего второго брата остановили вечером на дороге и убили. Знаешь, что сказала армия? Что брат вез оружие. Это неправда, он единственный в семье, кто получил высшее образование, он стрелял хуже меня.

— Вы сказали, что это война. Почему?

— А ты сама что, не видишь? Баба-Амр, Халидия, Старый Иншаат — каждый день эти места тонут в пыли от перестрелок и бомб. Ночью даже не думай выходить на улицу — на крышах сидят снайперы. Если они увидят огонек, стреляют на поражение. У нас нет света, нормальной еды, связи, мы не можем купить одежду в городе — нужно ехать в Дамаск. Еще мы не можем въехать в другую часть города, только на такси и с допросами — там сидят алавиты, и у них все есть, но это ненадолго. Мы будем убивать их, потому что Асад — алавит.

— Что значит «нормальная еда»? Я видела на прилавках фрукты, овощи, хлеб, воду.

— Мяса нет, молочного тоже, все фрукты с овощами иностранные. Два года назад я ел овощи своей страны, теперь мне приходится покупать израильские. У нас нет денег, родителям зарплату не платят.

Мы подъезжаем к огромному сгоревшему танку.

— Это наш. Его взорвали, парням не повезло. Зато они живы, и мы навещаем их дома.

— Значит, у них несерьезные травмы, если они дома?

— Нет, им помогают друзья из Красного Полумесяца. Нам нельзя в больницу, потому что армия Асада следит за всеми, кто обращается за помощью в государственные учреждения. Если бы их направили в любую из больниц, то парни были бы убиты. Армия не хочет, чтобы кто-то знал, от кого и где они получили ранения. Ты увидишь, что раненые сами не хотят в больницы.

Сделав круг по Халидии, возвращаемся к блокпосту, где дежурит Моханнед. Нас встречают трое в военных куртках с РПГ и автоматами. Я прошу разрешения сделать групповое фото, Моханнед уговаривает друзей, те соглашаются. Через пару минут он отводит меня в сторону и показывает на молодого человека в очках:

— Видишь того парня? У него всю семью убили, даже младшую сестру не пожалели. Он не выдержал и пошел к нам.

— Откуда у вас оружие?

— Нам его привозят. Много из Ливана, России. У армии его, конечно, больше. Но алавиты готовы убить друг друга ради денег. Мы же убиваем только врагов.

— Кто сейчас в Баба-Амре? Мне сказали, что там почти не осталось мирных жителей, только бандиты, которые уже месяц ведут перестрелку с государственной армией.

— Это неправда. Месяц назад армия предупредила жителей Баба-Амра, что стало неспокойно — чтобы они переезжали. Женщин и детей готова была перевезти сама армия. Но ни одна мусульманка не поедет с ними, тем более не доверит им ребенка, потому что она знает, что армия насилует женщин и издевается над детьми. У меня на компьютере много видео, где солдаты раздевают девушек, а те на камеру плачут и просят, чтобы их освободили за деньги. Это позор для мусульманской женщины, лучше умереть от пули, чем от стыда. Никто не хочет покидать свои дома, потому что мы любим Сирию и не понимаем, почему мы должны куда-то уезжать, тем более денег на проживание в другом месте у нас нет.

— А наемники, о которых постоянно говорят? Утверждают, что на вашей стороне большинство солдат — наемники.

— Наемники есть, но нас — тех, кто еще жив и сражается за свержение режима Башара Асада, — больше. К нам едут ливанцы, которым платят по несколько тысяч долларов, им все равно, где воевать. Граница между Ливаном и Сирией не охраняется. Еще я знаю о подземных туннелях, через которые многие переходят. Смешно, что из Хомса сложнее пробраться в Баба-Амр, чем из другой страны: армия взяла его в кольцо, и даже если тебя пропустят, то обратно не выбраться, потому что только пересечешь границу — тебя застрелит снайпер. Армии не нужны свидетели того, что происходит в Баба-Амре. Но Аллах видит все.

Нисрин окликает меня: мол, пора. Договариваемся о еще одной встрече с Моханнедом — нам объясняют, как лучше обойти армейские посты. Два громких взрыва сопровождаются возгласом «Аллах акбар!». Нисрин говорит, что взорвали рынок, значит, сегодня ее сестра не вернется домой: слишком много будет пострадавших. И окажется права — раненых из обоих враждующих лагерей доставят в ее больницу, весь персонал продержат до следующего вечера.

Меня отвозят в отель. Ухо привыкает к взрывам, тело перестает вздрагивать. На следующий день я переезжаю жить к Нисрин.

Хомс. Алавиты

Я отправляюсь на территорию алавитов. Таксист за двойную плату везет меня к отелю Homs. Нас снова останавливают на нескольких постах. Проверяют усерднее — досматривают всю технику, интересуются, кто я по профессии. Отвечаю: студентка, приехала учить арабский, оружия нет. Неожиданно предлагают довезти, я соглашаюсь. Меня подвозят к небольшому помещению, где сидят военные. Вокруг все обложено мешками с песком. Солдаты пьют мате и смотрят телевизор, в новостях показывают кадры из Баба-Амра. Сообщается, что Красному Кресту отказали во въезде на эту территорию. После неловкой паузы рослый мужчина с перевязанной рукой интересуется, что я забыла в Хомсе.

— Хочу пробраться в Баба-Амр.

— У тебя не получится, даже если мы переоденем тебя в форму: на одном из блокпостов тебя остановят и попросят документы, тогда проблемы будут у нас. А если ты проберешься незаконно, то убьют наемники бандитов.

Восставших в Баба-Амре военные Асада называют бандитами. Или мафией. А в Халидии — свободной армией.

— Вы видели кого-нибудь из наемников?

— Да. Турки, ливийцы, ливанцы, иракцы. Говорят, что из Афганистана многих привезли.

— А туннели между Ливаном и Сирией действуют?

— Я не знаю. Может быть, да, и через них тоже проходят. У меня такого опыта нет.

— А в Баба-Амре вы были?

— Нет, я бы и не хотел там находиться. Отдать жизнь — за что?

— За любимую страну, например.

— Если бы было куда уехать, я бы давно уже собрал вещи и двинул.

Мне приносят российскую гранату Ф-1 79-го года, шутливо показывают, как оторвать чеку. С собой гранату не дают.

Сразу за постом начинается мир. На территории алавитов открыты магазины и кафе. На улицах практически нет мусора. Девушки не носят платков и одеваются по-европейски. Влюбленные пары держатся за руки, спокойно прогуливаясь мимо палаток, где продаются сувениры типа маек с фотографиями президента и его отца, магниты с надписями I love Homs и хит сезона — спортивные штаны Abibas. Ни с продовольствием, ни с медициной здесь проблем нет.

Башар, выпускник юридического факультета, рассказывает, что жизнь здесь, в двух шагах от войны, вполне спокойная.

— Мы, как в кинотеатре, смотрим с балконов на все, что происходит в других районах города. Иногда одна из сторон промахивается, и нашим улицам достается, но это не Баба-Амр или Растан. Я пока безработный, поэтому помогаю другу в кафе. Кстати, вот оно.

Мы заходим в небольшую уютную кофейню, где сидят несколько солдат и пьют мате. На стене висит «Мона Лиза» с лицом Роуэна Аткинсона.

— Я жду, когда все успокоится, — продолжает Башар. — Уже хочу работать по профессии. Мой отец адвокат, я буду работать у него.

Башар достает ноутбук и показывает кадры из Баба-Амра.

— Вот это мой друг, он борется против Асада.

Человек на видео похож на радикального исламиста — с длинной бородой и ракетой на плече.

— Как вы поддерживаете связь?

— Иногда ему удается позвонить. Я не уверен, что он звонит из Баба-Амра, потому что их команда постоянно перемещается.

Башара прерывает солдат, сидящий за соседним столиком, он заговаривает с ним о поставках оружия для государственной армии. Помимо стандартного списка (Россия, Ливан) государственная армия получает немалые запасы автоматов и ракет из Израиля и Турции.

— Смотри, у Свободной армии танки и ракеты, у нас самолеты, ракеты, автоматы, вся тяжелая техника. Как думаешь, кто выиграет?

— Почему из Баба-Амра вывезли 25 журналистов?

— Они нелегально пересекли границу. Мы их перевезли на безопасную территорию.

— Почему Красный Крест не может туда въехать? У них вроде все документы в порядке.

— Там очень опасно, они могут въехать, но смогут ли вернуться, тем более с пострадавшими людьми? Мы лишь хотим гарантировать им беспрепятственную дорогу туда и обратно.

— Тогда почему вы их не сопровождаете?

— Это не мой участок. Нам дают распоряжения, мы их выполняем.

Кофе допивали под песню Тату «Не верь, не бойся, не проси».

К четырем дня солдаты предупреждают, что мне надо вернуться в гостиницу до наступления комендантского часа, и даже помогают найти такси. Таксист сопротивляется, но ему обещают охрану. Мне вручают красную зажигалку, которую по приезде я должна передать таксисту, а он вернет ее хозяину-солдату. Это будет означать, что он меня довез куда надо.

Возле гостиницы темно. Где-то здесь неподалеку дом Нисрин. Чтобы осветить дорогу, включаю маленький фонарик на зажигалке. Тут же раздаются два предупредительных выстрела. Пули щелкают около моей ноги. Приходится все выключить и перекреститься. По дороге меня останавливает взволнованный парень, который пытается объяснить, что дальше идти нельзя, иначе я попаду в самый разгар перестрелки между двумя армиями. Все равно иду. Из маленького проулка вылетает машина, сидящий в ней с криком «Аллах акбар!» выпускает автоматную очередь. Не в меня.

Несмотря на выстрелы и взрывы, засыпаю мгновенно.

Хомс. Женщины

Сегодня соседи Нисрин переезжают в Дамаск. Она остается в доме одна. Женщина пересказывает новости «Аль Джазиры». Оппозиция доверяет только трем каналам: «Аль Джазира», «Аль Арабия» и BBC. Нисрин говорит, что за­ехать в Баба-Амр становится все сложнее из-за скандала с Красным Крестом, документы проверяют у каждого. У Нисрин сегодня семейный ужин-совет. Ее сестра говорит, что медикаментов для сложных операций практически нет, только стандартный набор для перевязок: йод, димедрол, анестетики для местного наркоза.

— А знаешь, почему это война? Потому что мы уже привыкли к крови. Мы молимся дома, потому что в мечети врываются солдаты и избивают нас. Потому что негде хоронить погибших. Ты, наверное, видела, где они лежат, — на улицах, рядом с мусором. Пока хоть погода прохладная, мне страшно представить, что будет, когда температура поднимется. Моя дочь не выходит на улицу уже второй месяц. Я боюсь, что ее изнасилуют или убьют.

Нисрин плачет. Ее дочь Рама тоже. За столом много женщин, и все плачут и жалуются. Под непрекращающиеся женские истерики отрубаюсь.

Квартира просыпается от телефонного звонка. На связи сын Нисрин из Саудовской Аравии. Электричество отключается, женщина лежит около телефона и плачет.

— Видишь, я даже с сыном поговорить не могу! — вскрикивает она.

Едем в Халидию, где через несколько часов должен начаться женский митинг против режима Башара Асада. Нас забирает подруга Нисрин, Данья. От нее узнаем, что митинг отменяется, государственная армия патрулирует этот район с раннего утра. Нисрин пытается договориться, чтобы меня пустили в Баба-Амр, ничего не выходит, все пути заблокированы солдатами Асада.

Как оказалось, Данья неплохо говорит по-русски. Она уверена, что Башар Асад ни в чем не виноват.

— Делами государства занимается Аниса Асад (мать Башара. — «РР»), — говорит Данья. Наверное, с этой мыслью ей легче жить.

Нисрин подвозит меня к зданию Красного Полумесяца. Около ворот стоят несколько автобусов с гуманитарной помощью: пледы, консервы, медикаменты. Парень по имени Асим, активист движения, указывает на заброшенные постройки напротив.

— Осторожнее, наверху снайперы, камеру не доставай — убьют и не поинтересуются кого.

Вместе с Красным Полумесяцем едем  в Аль-Растан. Условия: никакой техники, держаться рядом, вопросы пострадавшим отменяются.

Аль-Растан. Красный Полумесяц

На двух оборудованных машинах выезжаем в город Аль-Растан. Ни на одном из постов документы не проверяют. Несмотря на это, Асим сильно нервничает.

— Почему вы стали активистом этого движения?

— Я хочу помогать людям, мне все равно, на чьей они стороне, если ты об этом.

— Но солдаты не пускают вас в районы, где сотни раненых, они мешают вам спасать людей.

— Мы вне политики и делаем все, что в наших силах. Районов, где пострадавшим нужна наша помощь, предостаточно.

Из-за взрывов диалог прекращается. Едем по улице города. Стены пыли, из-за которых практически ничего не видно. Подъезжаем к только что разрушенному зданию. Активисты вытаскивают носилки и бегут в дом. Успевают пересчитать — всего девять человек.

Слаженная работа по оказанию помощи прерывается автоматными очередями поблизости. Прячемся здесь же. Асим командует всем прижаться к полу. Рядом лежат несколько мужчин. Лица в крови и мелких порезах. Голубая грязная рубашка одного из раненых быстро меняет цвет: у него сильное кровотечение, которое активисты не могу остановить.

Район на некоторое время затихает. Успевают вынести маленького мальчика с разорванным ртом, он без сознания. Пытаются откачать. Минута, две. Ребенка оставляют на земле. Сотрудники Красного Полумесяца забирают женщину — у нее шок, сломаны рука и обе ноги. Говорят, что бог ее спас: женщина свалилась со второго этажа, когда в здание попал снаряд.

Выезжаем на следующее место. Времени остается не так много, чтобы до заката успеть вывезти и распределить по больницам пострадавших. На большой скорости лавируем между улицами. Останавливаемся около дымящегося дома. Мне приказывают стоять около машины с еще одним парнем. В ожидании команды каждый погружается в себя. Вдруг парень начинает трясти меня за плечо, указывая на летящий в нашу сторону снаряд. Активист срывается на крик «Аллах акбар!». Взрыва нет. Ждем еще несколько минут. Обошлось. Операция по спасению людей заканчивается минут через семь. Всех живых распределяют по машинам.

— Еще два объекта, и надо возвращаться! — оповещает Асим.

Через полтора часа почти без происшествий мы выезжаем обратно в Хомс. Нас останавливают на КПП и начинают экспресс-проверку раненых: пересчитывают их, интересуются, какого рода ранения. Все проходит довольно быстро. Остается решить, в какую больницу везти каждого из пострадавших. Асим расписывает график остановок — надо успеть до комендантского часа.

…Меня высаживают возле дома Нисрин. Хозяйка вместо приветствия сообщает, что за сегодняшний день в Хомсе погибли 57 человек.

— Мне иногда кажется, что Аллах больше нас не любит, другого объяснения этой войне я пока не нахожу, — говорит она.

< ="originalAuthors">Екатерина Кретова

Источник:< ="">