Как государство пережидает унизительное умирание стариков

< =" ">

В России желательно умирать мгновенно, на бегу, не попрощавшись с этим светом и родственниками. Почему — думаю, объяснять не надо. Ниже два монолога о том, какую цену нужно заплатить, чтобы угасающие от старости близкие прожили последние месяцы достойно. Система соцзащиты приложит все усилия, чтобы вы как можно реже тревожили ее или, не дай бог, требовали «соблюдения нормативов». Нормативы в России — это инструмент для отчета, это цифра с вектором в одну сторону. И рядовой гражданин, тем более старик, всегда остается в долгу.

Маргарита ВАСИЛЬКОВА:

– Пятый год я одна ухаживаю за лежачими родственниками — сначала ушла тетя, потом папа, сейчас на моих руках мама. За эти годы я стала профессиональной сиделкой с единственной поправкой — у меня нет возможности оставить работу. Оставить работу — это значит оставить их умирать в нищете.

Чуть больше года назад, когда ушел папа, болезнь Альцгеймера у мамы стала прогрессировать, у нее начался очень сложный период, который у специалистов называется «эффект привязчивости». Я приходила с работы, она заглядывала в мою комнату и спрашивала: «Можно я с тобой посижу», потом она доходила до своей комнаты, возвращалась и снова задавала тот же вопрос. И это могло повторяться десятки раз в день. Я не могла ни отдохнуть, ни сосредоточиться, я просто боялась сойти с ума.

Собеседником мама перестала быть давно. Сейчас у нее два вопроса: «Где Жора?» — это папа, и: «Где Зоя?» — это ее сестра. Я ей отвечаю, что папа ушел за молоком, а Зоя в поликлинике. Она успокаивается. Всего два вопроса у нее сейчас в жизни.

В состояние лежачей больной мама чуть меньше года. А болезнь Альцгеймера у нее с 69 лет, но отец, пока был жив, от нас это скрывал. Я приехала, когда у нее случился инсульт, вскоре инсульт разбил и папу. Таким образом, три года назад у меня появились два лежачих больных, и я увезла их из Абакана, спустя месяц после похорон тети, которая тоже умирала долго и тяжело на моих руках. Пришлось выкупать купе, на платной «скорой» довозить до вагона. Медицинская страховка, оказывается, такого рода экстренные траты не покрывает.

Потом началась эпопея по устройству их московской жизни. Например, по постановлению московского правительства я не имела права их прописать без их личного присутствия в ДЭЗе. И вот я двоих, фактически лежачих больных, мама не понимает, что происходит, а папу рвет в машине и он плачет, — везу в ДЭЗ. А там электронные талончики, без них никуда, и два часа папа лежит на составленных стульях, а потом я своих родителей подтаскиваю к окошку, чтобы удостоверить работницу ДЭЗа в их наличии. Это были пытки, фашизм какой-то.

Потом начался марафон по оформлению опеки. Заниматься этим работающему человеку практически невозможно. Мне дали огромный список справок, которые необходимо собрать. Больницы все, и туберкулезный диспансер, и венерический, и психоневрологический — в разных концах Москвы. Причем в списке не было указано, в какой последовательности я должна обходить врачей. Поэтому некоторые визиты пришлось совершать дважды. Качественно меня обследовали только в туберкулезном, остальные диспансеры — чистая формальность. Онколог спросил: «На что жалуетесь?» —  и поставил свою подпись. Я брала справку, что я не судима, которая почему-то действительна только в течение месяца, я писала автобиографию. Я так понимаю, что это делается для того, чтобы удостовериться в добросовестности опекуна.

Но никто ни разу не пришел проверить за это время, а как я за ней действительно ухаживаю. Я уверена, что есть случаи жестокого обращения со стариками, и я не могу никого осуждать, ведь такой больной старик может справить нужду в комнате, и размазать фекалии по стене, и при этом глубокомысленно сказать, что так надо. Многие старики в силу заболевания склонны к агрессии, и у некоторых детей просто не хватает сил и терпения.

Почему после оформления опекунства никто не контролирует семью: а может, я садист? Проверяют, нет ли у меня сифилиса, а больше соцзащиту ничего не волнует.

Ни одной бумажки при колоссальной потере моего личного рабочего времени мне в инстанциях сделать не помогли, хотя везде твердят про компьютеризацию чиновников. Я еще и выступала курьером между конторами. Мне говорили: вот ваша справка, отнесите ее по такому-то адресу, а потом — обратно к нам с подписью. И всю эту титаническую работу я сделала только для того, чтобы государство мне сказало: «Ты за нее отвечаешь».

Мама получает пенсию — 16 тысяч рублей, на ее базовые лекарства уходит больше 12 тысяч в месяц. Еще памперсы и одноразовые пеленки. Упаковка памперсов (10 штук), которой хватает на три дня, стоит около 400 рублей, в итоге еще 6 тысяч в месяц. А питание? Всего набегает больше 20 тысяч. Когда был жив папа, а я работала более напряженно, то я нанимала сиделку, чтобы та раз в день приходила кормить стариков. На это уходило еще 15 тысяч в месяц.

Я собираю все чеки, на всякий случай, чтобы не сказали, что я мало о них заботилась.

Медицинское обслуживание таких инвалидов — отдельная история. В какой-то момент у мамы начались проблемы с удержанием равновесия. Могла встать ночью, упасть и никого не звать на помощь. Была вся в синяках. Я позвонила в январе в диспансер, где она состоит на учете, спросила: не может ли врач приехать на дом и осмотреть ее? Дежурный врач сказал, обратитесь к доктору, который ее наблюдает, и дал его телефон. Это, конечно, звучало как издевательство, потому что за два года никто даже не позвонил, не то что «наблюдал». Врач, кстати, на осмотр не приехал, а предложил мне прийти за рецептом без нее.

 

Я недавно на сайте инвалидов нашла ссылку, что при покупке, допустим, противопролежневого матраса или коляски могут компенсировать часть суммы. В соцзащите мне сказали, что я рассчитывать на это не могу, потому что получаю мамину пенсию. Я вот думаю, когда в доме появляется такой инвалид, органы опеки и врачи, объединившись, должны пригласить на консультацию и сказать: «Вот, дорогой товарищ, знай — это твои обязанности, а вот на что ты имеешь право». Так вот, мне про мои обязанности рассказали, а про права ни слова. Совершенно случайно я узнала, что инвалиды I группы имеют право на получение бесплатного земельного участка. Уверена, 90 процентов инвалидов этого не знают…

Я ничего не получаю от государства как человек, ухаживающий за стариком. Я же работаю. Вот если бы я ушла на пенсию, что могу сделать по возрасту, тогда бы получала около 3 тысяч по уходу. Думаю, понятно, почему этот вариант рассматриваю как утопический.

Что бы я хотела, как человек, ухаживающий подряд пять лет за лежачими больными? Я бы хотела, чтобы хотя бы пару раз в год государство давало мне две недели отдыха в каком-нибудь санатории, оплачивая мне сиделку для мамы. Чтобы можно было восстановить силы. Для государства нецелесообразно готовить следующее поколение недееспособных инвалидов в моем лице. У меня сейчас уже хронически больной позвоночник от ежедневного подъема тяжестей, я глубокий невротик с хронической бессонницей. Я три года не была в отпуске. А еще я испытываю чувство вины перед своими детьми. Они тоже уже пережили в одной квартире тетушку с болезнью Альцгеймера, папу с приступами неадекватной агрессии, сейчас мама. И что, следующей буду я?

На содержание таких больных в домах престарелых государство тратит от 18 тысяч до 80 тысяч в месяц в зависимости от региона. Я не оформляю маму в дом престарелых, освобождая государство от трат. Однако за эти годы я не получила даже ни одной консультации — правовой, медицинской, психологической. Я поменяла работу, чтобы быть свободнее, в результате потеряла треть зарплаты.

На днях на форуме, посвященном уходу за стариками, наткнулась на страшное сообщение: женщина 54 лет покончила с собой, не выдержав многолетних тягот ухода за 90-летней матерью. Я этому почти не удивилась.

Любовь КАНАЕВА:

– Моя мама, Канаева Анна Ивановна, прожила в одном из лучших пансионатов для ветеранов Москвы с июня 2005-го по август 2010 года. Я была вынуждена ее туда поселить из-за собственной инвалидности. У меня прогрессирующая миопатия (мышечная дистрофия. — Н.Ч.). Уже через два месяца я поняла, что «лучший пансионат» — не более чем рекламный трюк департамента.

За 1864 прожитых в нем мамой дня я приходила к ней 851. Не удивляйтесь такой точности — пришлось вести дневник, чтобы легче было всё анализировать: простуды, падения, лечение…

Хочу заметить, что департамент здравоохранения не вводит в заблуждение, называя этот пансионат лучшим, — он действительно оборудован современной медицинской техникой и приспособлениями для ухода за инвалидами. Но без достаточного количества персонала все эти средства становятся абсолютно бессмысленными.

Чтобы увеличить зарплаты обслуживающему персоналу, администрация пансионата организовала его работу по принципу бригадного подряда. Меньшее число людей работает за большую зарплату, по сути, на нескольких ставках. Я узнавала: это в принципе не противоречит закону. Но такая оптимизация приводит к катастрофе. Например, на каждом этаже, где проживает по 70 человек (в двух отделениях), в ночное время с 20.00 до 8.00 остается только две медсестры, хотя при обычном штатном расписании должны работать шесть. Они обязаны раздеть, поменять памперсы и помыть лежачих, дать лекарства. Утром, с 6 до 8, они должны всё это повторить. Я посчитала, что при таком объеме работы на каждого ветерана они могут потратить 4 минуты. Попробуйте в домашних условиях обслужить лежачего больного за это время.

Тех же 70 человек ежедневно обслуживает одна банщица — за смену она должна вымыть 10—12 человек, и две буфетчицы. Они просто не в состоянии накормить из ложечки тяжелобольных, поэтому их кормят и банщицы, и буфетчицы, и уборщицы.

В столовой, куда ходят обедать ходячие, опять же из-за дефицита персонала, интервал между подачей первых и вторых блюд может доходить до 30 минут. Многие, не дожидаясь, уходят голодными. Часто попадаются просроченные продукты (плесень в йогуртах, глазированных сырках). Гречка, геркулес закупаются очень грязными. Старики почти не ходят на ужин, выбрасывается до 70% приготовленной пищи (ее просто невозможно есть). Мама при поступлении в пансионат ела приблизительно половину «казенной» еды — остальное я приносила из дому, потом вообще всю еду ей приносила я.

На 70 человек на одном этаже работает один врач пять дней в неделю. Если учесть планерки, совещания, составление различных справок при 8-часовом рабочем дне, на каждого старика остается не более 6 минут в день. При хронических заболеваниях, обострениях, сложности общения с таким контингентом адекватно отслеживать состояние больных просто нереально.

В 2010 году, скорее всего, из-за увеличения количества внебюджетных средств резко увеличилось число экскурсий, посещение концертов, выставок, театров. Это, конечно, неплохо, но старикам нужнее были кондиционеры. Их можно было бы установить в холлах на этажах, а не сгонять всех ветеранов в актовый зал, где можно было дышать. Кстати, за летние месяцы жаркого лета 2010 года там умерли 39 ветеранов. Можно было бы приобрести глюкометры на каждый пост (в пансионате он в единственном экземпляре), купить новые холодильники.

Меня так бы не возмущало положение дел, которое я наблюдала в течение нескольких лет, если бы речь шла о доме престарелых в глухой нищей провинции. Но всё происходило в «лучшем» пансионате для ветеранов труда Москвы, в котором койко-место обходится в 80 тысяч рублей.

Все комиссии, куда я отправляла свои запросы, «ничего не находят». Их ответы написаны будто под копирку.

…Моя мама умерла полтора года назад от онкологического заболевания. Адекватно лечить ее было невозможно, к примеру, прописанный ей препарат «гептрал» врач заказал в аптечном пункте в феврале, а получили его в пансионате в октябре, уже после смерти мамы.

Инстанции нарушений не выявили

За полтора года, прошедшие со дня смерти матери, Любовь Канаева обращалась неоднократно в столичный департамент здравоохранения, в Черемушкинскую межрайонную прокуратуру, в прокуратуру Москвы. В письмах она приводила нормативные документы, в частности, приказ Минздравсоцразвития № 180, из которого следовало, что в пансионате, где проживала ее мама, нагрузка на одну штатную единицу обслуживаемых была увеличена с 25 до 37 человек. Тем не менее ни одна инстанция, сославшись на проверки, проводимые «с привлечением независимых экспертов», каких-либо нарушений не выявила.

Можно ли обеспечить достойный уход и старость беспомощным родителям, хоть в какой-то мере рассчитывая на государство, — вопрос риторический. Нельзя. Я не буду утверждать, что в стране нет домов престарелых «с человеческим лицом», — наверняка есть. И не вся соцзащита выглядит, как тетка с хронической интонацией вечного одолжения. Но это вопрос большого везения и единичной удачи.

Что характерно: услуги социального свойства государством оказываются вовсе не безвозмездно. К примеру, внебюджетная часть финансирования домов престарелых на 75% формируется за счет пенсий проживающих. Позволительно ли эту сумму считать достаточной гарантией для того, чтобы к пожилой лежачей женщине с диабетом раз в три дня подошел доктор? И если не эту сумму, то какую?

Дискредитация сферы социальной помощи в России неотвратима еще и потому, что остается практически бесконтрольной. Геронтолог Эдуард Карюхин, председатель фонда помощи пожилым людям «Доброе дело», обращался неоднократно в Минздравсоцразвития с просьбой создать должность уполномоченного по правам пожилых. «Я работал в доме престарелых и знаю реальную картину. Обращение со стариками бывает чудовищным, но об этом никто не знает, потому что система закрыта и бесконтрольна. Ни одна государственная структура не занимается проблемами пожилых людей. До 2004 года при Минтруде существовал комитет по делам пожилых. Его закрыли…»

Следствие закрытости системы домов престарелых — это практически полное отсутствие в СМИ сообщений о нарушениях прав одиноких стариков, о возбуждении уголовных дел в отношении администраций этих заведений. А кто, собственно, об этих нарушениях будет заявлять? Исключением стала скандальная история о доме престарелых в Ямме (Псковская область), которую в 2009-м сделали достоянием блогосферы волонтеры движения «Старость в радость». Волонтер Лиза Олескина разместила в своем блоге текст с фотографиями, описав чудовищные условия существования стариков. В итоге власти Псковской области уволили директора дома престарелых и переселили всех постояльцев в другой дом.

Но волонтеров на всех не хватит. Не хватит на всех стариков и детей, готовых к долгосрочному самопожертвованию.

Есть ли варианты? Расценки на услуги частной сиделки в столице — от 45 тысяч в месяц. Проживание в частном пансионе для престарелых — от 40 тысяч до 80 тысяч в месяц.

P.S. Расследование дел о нарушении прав стариков в домах престарелых — задача в предлагаемых системой соцзащиты обстоятельствах неразрешимая. На любой аргумент о недостатке ухода последует ответ о соблюдении в «богадельне» установленных норм и о том, что старые люди плохо соображают, неадекватно оценивают действительность и умирают от преклонных лет, а не от диабетической гангрены и пролежней. Видеокамерами дома престарелых не оснащают, потому что у государства нет задачи защитить стариков. Есть задача номинально обеспечить соцуслугу. Номинально обеспечить — это поставить перед лежачим дедушкой с дрожащими руками тарелку с супом, а через полчаса ее унести нетронутой. Какие претензии? Он просто не захотел есть. На языке цивилизованного мира такая практика называется нарушением прав человека. Проблема в том, что права стариков в России совершенно некому защищать.

Ни в одном из ответов чиновников на обращения Любови Канаевой я не нашла ни одной ссылки на то, что «отдельные недостатки» все-таки выявлены, что придало бы этим ответам оттенок достоверности. Мол, «были, тщательно проверяли, вникали»… Даже этого нет.

(Вся переписка Любови Канаевой с чиновниками и правоохранителями есть в редакции.)

< ="originalAuthors">Наталья Чернова

Источник:< ="">