Породнили ус и локон

< =" ">

Вчера исполнилось сто лет со дня рождения Ефима Копеляна, одного из самых талантливых и известных в 60–70-е годы артистов театра и кино.

Кроме многочисленных ролей в театре, были Савва Морозов в кинофильме «Николай Бауман», Бобруйский-Думбадзе в «Опасных гастролях», Свидригайлов в «Преступлении и наказании», а «Семнадцать мгновений весны» невозможно себе представить без закадрового голоса этого замечательного артиста. После выхода «Неуловимых мстителей» мальчишки не давали ему прохода. Везде узнавали, кричали: «Бурнаш идёт!», но он относился к этому с юмором. 

Вспоминает вдова Ефима Копеляна – народная артистка СССР Людмила Макарова. 

– Людмила Иосифовна, расскажите, как вы познакомились? 

– Мы познакомились в театре. Он уже работал актёром, а я пришла в студию БДТ учиться. Он был таким залихватским усатеньким мужчиной (смеется), что сразу очень понравился. Ну, мы приглядывались-приглядывались друг к другу, то он при встрече покрутит ус, то я – локон. Но поженились мы всё-таки не сразу, он ведь человеком был очень застенчивым. 

– А как же трепетные прикосновения, первые робкие поцелуи… 

– Это всё было. Во время финской войны мы с ним вечерами гуляли по Михайловскому саду. Там есть такой чудесный павильончик Росси – это было наше любимое место. Там мы сидели с ним и, естественно, целовались. А как вы думаете? (Смеётся) Конечно! В конце концов он сделал мне предложение, но как! «У тебя есть паспорт?» – спросил он. Я сказала, что есть, но дома. «Дуй домой за паспортом, и в три часа я буду ждать тебя у ЗАГСа на Фонтанке. Там нас зарегистрируют». Вот так я вышла замуж. Поженились мы в сорок первом году, в мае, перед самой войной. Прожили вместе тридцать четыре года… 

– Многие актёры покидали БДТ, уезжали в Москву – Смоктуновский, Борисов, Юрский, Доронина… У вас не возникало такое желание? 

– Нет, никогда. Мы были очень преданны и этому театру, и, конечно, Георгию Товстоногову. Ефим Захарович его обожал. Они очень дружили, могли подолгу разговаривать друг с другом. А потом он всё-таки был замечательным артистом. И воспитателем, хотя молодых актёров воспитывал по-своему. Был такой случай, когда актёр два раза пришёл пьяным на спектакль. Фимочка это заметил. Один раз усы покрутил, на второй раз он его вызвал к себе в уборную и дал по морде. И спросил: «Ты понял?» Тот говорит: «Понял». Всё на этом кончилось. Когда Ефима Захаровича не стало, Товстоногов сказал крылатую фразу: «Из театра ушла совесть». 

– Жизнь актёрская в основном ночная… 

– Да, нам, актёрам БДТ, дали квартиры в одном доме. Нашими соседями были Стржельчик, Лавров, Зина Шарко, Сережа Юрский – видите, какая у нас была компания. Постучим через мусоропровод Стржельчикам, и они тут же приходят. Часто собирались, и было очень весело. Пели, устраивали маскарады. Владик лучше всех пел, но и Фима тоже был музыкален. Фима не любил праздновать дни своего рождения. А после его смерти в его день рождения, 12 апреля, мы обязательно приезжаем к нему на могилу. И если там лежали цветы, я знала, что здесь уже был Вадик Стржельчик. Однажды он, слегка ёрничая, обронил: «Ну, скоро и мне тут где-нибудь поблизости место найдётся». Так и вышло. Теперь они снова рядом. Самое главное, что мы всегда были окружены друзьями. Мы ничего не накопили в жизни, кроме друзей. Дачу купили только незадолго до его смерти, машина была – вот и всё наше богатство. 

– Каким был Ефим Захарович дома, в быту? 

– Сдержанным человеком, но и очень весёлым – у него это удивительно сочеталось, и ещё он умел очень трезво оценивать происходящее. Ефим меня научил очень многому, но без меня даже галстук не мог выбрать. Он любил хорошо одеваться и всегда спрашивал: «Ну как ты считаешь?» По дому ничего не умел делать. Иногда я ему скажу: «Фима, надо гвоздь вбить в стену». Он: «Давай гвоздь». Даю. «Неси молоток». Несу. «Ну а теперь бей». И я била, а он стоял рядом, смотрел. 

– Что он любил кроме театра и семьи? 

– Фима очень любил собак. Я ему как-то подарила на день рождения собаку, так он сначала чуть с ума не сошёл: «Что ты? Как же можно, мы же часто уезжаем!» А потом так её обожал, что просто работать не мог, если с ней что-то случалось. Это был фокстерьер по кличке Пеле. Когда он убегал от нас, мы как сумасшедшие кричали на всю улицу: «Пеле! Пеле!» И на нас все прохожие озирались: что они, мол, обалдели, футболиста зовут! Фима любил играть в карты, в преферанс. У них была своя компания – юрист, милиционер, профессор, актёр. Они собирались, и он мне говорил: «Значит, так, покупаешь пол-литра и капусту, а потом уходи, куда хочешь». 

– Он часто выпивал? 

– Мог выпить, но никогда на сцене. В компании мог выпить, и хорошо выпить, но, вы знаете, я как-то никогда не видела его сильно пьяным. Конечно, кино этому способствовало, там много друзей, новых встреч. Вы знаете, он ведь не болел никогда, был очень здоровым человеком. Потом вдруг заболел, жаловался на желудок. Мы ночью как-то разговаривали, и он сказал: «Я жить не буду, если у меня рак». Я говорю: «Ну, подожди, что сейчас будем про это думать, сделаем ещё анализы». Через некоторое время, перед самой премьерой спектакля «Три мешка сорной пшеницы» он почувствовал себя плохо. Все думали, что это желудок, врач посмотрел и определил, что у него инфаркт. Он два месяца пролежал в больнице, шёл на поправку. В тот день он меня проводил до автобуса. Это было в три часа, а в шесть он умер. 

– И у вас не было никакого дурного предчувствия? 

– Нет, я ему даже сказала: «Слушай, поехали домой, хватит тебе здесь лежать». В больнице довольно холодно было, не очень уютно. Тогда этих барских палат не было. Я принесла ему тёплые ботинки, бельё поменяла. Он говорит: «До конца лечения немножко осталось, я доживу здесь, сейчас пообедаю, отдохну». Я уехала, а у него случился второй инфаркт, и он сразу умер. Это произошло так неожиданно. Никаких потрясений, никакого стресса – ничего такого не было. Ему было шестьдесят два года. Наверное, сказались нагрузки, эти бесконечные поезда – сегодня в Ленинграде, завтра в Москве. Но так все актёры живут, а иначе им есть было бы нечего. И потом, как можно отказаться от ролей? Для настоящего актёра это очень сложно. Поэтому, когда его звали, он шёл, ехал, играл… 

– Что вам помогло пережить это горе? 

– Театр заполнил всю мою жизнь. Если бы не было театра, не знаю, что бы я делала после смерти Ефима Захаровича. Но Георгий Александрович Товстоногов меня очень поддержал тогда. На десятый день после смерти Фимы он заставил меня играть спектакль. Причём, как мне потом рассказывали, его останавливали, а он говорил: «Иначе потеряю актрису, ей надо сразу окунуться в работу». Причём я играла «Хануму» – самый весёлый спектакль. Когда мне сказали, что надо играть, я сразу согласилась. Женщина, которая меня одевала, стояла в кулисах с нашатырным спиртом. Я попросила всех своих товарищей: вы только не жалейте меня, я не должна видеть жалость в ваших глазах. Я всё сделала – и танцевала, и пела, но на своих коллег не могла смотреть. Ну а потом, конечно, всё это прошло, горе осталось при мне, но играла я уже, как обычно. 

– Какая черта характера Копеляна вам кажется самой главной? 

– Самое главное, по-моему, то, что он был очень честным человеком. Я не хочу сказать, что другие врали, нет. Но он был удивительно честен и никогда никого не подводил – это имеет большое значение. Потом в нём было столько юмора, столько веселья – это трудно забыть. Когда в театр приходили новые сотрудники – гримёры или костюмеры, они его поначалу боялись. Ну как же, усы, этот мрачный взгляд! Но веселее и добрее человека я не встречала. И когда люди узнавали его лучше, это всех безумно к нему притягивало. 

< ="originalAuthors">Игорь Логвинов

Источник:< ="">