< =" "> Не утихают страсти вокруг «списка политзаключенных», переданного в администрацию президента России 8 февраля. Споры разгорелись прежде всего из-за фамилий как включенных в список, так и тех, кто в него не попал.
И хуже всего, что и отстаивают список, и клеймят его те, кто объединился вокруг требований политических преобразований и честных выборов, кто ходил на митинги на Болотной и Сахарова, шествовал по Якиманке. А официальные лица упорно хранят молчание, возможно, со злорадством наблюдая за спорами о том, почему в списке 39 арестантов, а не 29 или не 539? Почему в нем оказался осужденный Х и не попал в него осужденный У.
Чтобы поставить точку в спорах, в минувшую среду глава Московской Хельсинкской группы Людмила Алексеева, руководитель правозащитного движения «За права человека» Лев Пономарев и лидер движения «Русь сидящая» Ольга Романова провели пресс-конференцию. Но в итоге вопросов и сомнений стало еще больше.
Эта тема для меня — личная. Хотя бы потому, что я и сам имею статус политзаключенного.
Этот статус присваивают авторитетные правозащитные организации лицам, попавшим под репрессии государства за свои политические взгляды и деятельность, не выходящую за правовые рамки. Согласитесь, если человек критикует систему в целом и персонально политиков и чиновников, выпускает листовки, участвует в митингах и пикетах, предлагает свои варианты решения тех или иных проблем — это одно. А если идет на откровенную уголовщину — это совсем другое. И плевать мне на оправдания этого борца за «возвышенные цели».
Я никогда не преступал закон, но был осужден на 1 год и 9 месяцев лишения свободы. По ч. 1 ст. 282 УК РФ за разжигание социальной розни по отношению к «социальной группе «представители татарстанской власти». Отсидел в тюрьмах и колониях 431 день, освободился условно-досрочно.
Да, меня и мою семью не оставили один на один с приговором. Друзья не отвернулись, поддерживали, проводили митинги и пикеты. Но я прекрасно понимал, что освободить меня может только суд. Тот самый — несовершенный, несправедливый, нуждающийся в реформировании и ограждении от политического и коррупционного давления… Но только суд. Любой другой способ освобождения (бегство, взятка, разрушение застенков, вынос моего тела повстанцами) не дает главного: полноценного признания невиновности. Именем Российской Федерации!
Поэтому-то, рискуя навлечь на себя гнев организаторов и участников гражданских митингов, говорил и говорю, что требование о немедленном освобождении политзаключенных — это ошибка.
Лев Пономарев со мной не согласен: «Когда Горбачев начал перестройку, я ему не верил. А поверил, когда он начал освобождать политических заключенных, — говорит правозащитник. — Я уверен, что политические преобразования в России могут начаться только тогда, когда начнут освобождать политических заключенных. Только тогда начнутся какие-то преобразования в обществе. Я в это верю».
Спорная уверенность. Как можно сравнивать настроение общества в 80-е годы прошлого века и сегодняшние? Тогда была массовая потребность в переменах. Главным лозунгом повестки дня был лозунг «Так жить нельзя». Это понимали и в курилках заводов и фабрик, и в Кремле. А требование освобождения политзаключенных не было ни главным требованием для большинства населения, ни главной заслугой тех, кто начал перестройку. Даже наоборот, процесс массового освобождения заключенных, осужденных по «политическим» статьям, начался лишь в 1987 году. Когда 8 декабря 1986-го в Чистополе (Татарстан) после 117 дней политической голодовки скончался Анатолий Марченко. О смерти Марченко и его требованиях узнала вся страна. И процесс пошел.
А что происходит сегодня? Есть ли осознание необходимости кардинальных политических перемен у большинства россиян? Не уверен.
Более того, многих из тех, кто готов хоть что-то делать, хотя бы выходить на митинги, пикеты, марши, вполне устроила бы такая «малость», как честные выборы. А им предлагают чуть ли не в качестве главного вопроса повестки дня освобождение политзаключенных. Именно это требование оказалось под №1 в резолюциях всех массовых протестных акций.
Людмила Алексеева и Лев Пономарев настаивают, что проблемы есть. Хотя бы потому, что ежегодно около 20 тысяч россиян получают политическое убежище на Западе.
— Если люди бегут в другие страны, и там признают, что в России их преследуют по политическим мотивам — значит, в России существует репрессивная политическая система, — говорит Пономарев.
— И не надо все списывать только на «всемирную нелюбовь к России», — добавляет Алексеева. — Прежде чем предоставить политубежище, человека просвечивают чуть ли не через рентген, скрупулезно изучают все обстоятельства преследования в России. И тем не менее признают сам факт преследования.
Никто и не спорит, что проблема существует. Но лично мне куда ближе позиция Ольги Романовой, которая хоть и отнесла лично список на Старую площадь, но не совсем согласна с постановкой вопроса. Потому что нет четких критериев, кого можно и нужно считать политзаключенными.
— В России тысячи людей осуждены за преступления, которых не совершали, — говорит Романова. — Об этих людях надо говорить. И надо добиваться их освобождения и пересмотра несправедливых приговоров, мотивированных или политически, или экономически, или коррупционно.
Думаю, что самое правильное решение в сложившейся ситуации, незамедлительно отозвать список, переданный в администрацию президента России. И развернуть широкую дискуссию о критериях признания человека политзаключенным.
Да это непросто, придется наступить на горло собственным амбициям, признать свою ошибку. Но другого выхода из ситуации, в которую лидеры протестных настроений сами себя загнали, просто нет. К чему и призываю. А говорить о конкретных арестантах, попавших в список, не буду. Не хочу провоцировать раскол среди людей, которые вполне ясно объявили о приоритетной задаче — честных выборах.
Предлагаем получить высшее образование в России с оплатой после получения. Купить настоящий диплом можно здесь.
